Мать

Оно не просто повлияло, оно было роковым этапом. Закончилась русская революция на нем. Уже и февраль не был революцией, не был движением масс, он был вертушечным переворотом, отречением, которое приняли два монархиста (по крайней мере, Шульгин точно монархист). При всей любви к революции февраля-марта это сделали Шульгин, Львов, некоторая часть петроградской интеллигенции, салон Гиппиус и Мережковского. Но народного подъема, который знала Россия в 1905 году, уже не было, конечно.

И это намекает на то, что и, скажем, уход Лукашенко тоже будет обставлен, скорее, кулуарно, а народный подъем, который мог бы привести к серьезному толчку, был подавлен, раздавлен, не был услышан. Поэтому…

Нельзя сказать, что Есенин уж прям так ненавидел труд, он вообще не любил сельскую жизнь, а предпочитал город. Сельская жизнь была нужна для ностальгии. Но вообще, это правда. Почему-то Горький к Есенину чувствовал страшную любовь и огромную близость. Вот он осуждал самоубийство в случае Маяковского, говорил, что это истеричный поступок, а про Есенина он нашел какие-то гораздо более человеческие, более добрые слова.

Вот странно. Маяковский должен был быть ему гораздо ближе по духу, но он его, мало сказать, ненавидел. Просто, действительно, ненавидел. Он вписывал про него посмертно всякие глупости. Там в очерк о Ленине вписал негативную оценку его, и что он не верит ему. И вообще как-то…

Есть параллели двоякого рода. Первая — это страшная общественная пассивность, присущая всем реакциям. Это ощущение, что ничего невозможно изменить, что так будет всегда, что люди могут себе сделать только хуже. Это ощущение, которое живет в слободе, оно да, оно делает книгу чрезвычайно актуальной.

И второй момент, который приближает, на мой взгляд, эту книгу к нашим временам. Там есть такая история про газету «Копейку», когда у рабочих стала эта газета издаваться, потом ее закрыли, задушили, они перестали читать про свою правду, про свою жизнь, а Павел Власов сумел как-то отстоять это дело и газету вернуть. Она, конечно, немножко про теорию малых дел и, конечно, газета «Копейка» не…

Видите ли, в русской литературе революционеры изображены очень скудно, очень избирательно. Гораздо чаще там изображаются провокаторы. Потому что провокатор интереснее.

Понимаете, сотрудник охранки — довольно плоское явление. Революционер — такой, инсарского типа или эсеровского типа — при всей своей святости производит впечатление определенной мономании, определенной зацикленности на своих идеях и тоже некоторые плоскости.

Понимаете, я не помню ни одного сколько-нибудь привлекательного революционера в русской литературе, и реакционера тоже. Вот провокаторы бывают интересные. Двойные агенты бывают интересные. Тут неважно, реально ли то существующая фигура,…

Третий Завет как завет культура — это идея не Глеба Смирнова, она многократно высказывалась до него, особенно, кстати, она активно звучит у Мережковского. То, что Первый Завет был Заветом закона, Второй — милосердия, Третий — культуры. Об этом, собственно, рассказывает первая трилогия Мережковскго, «Христос и Антихрист». Думаю, что сходные мысли высказывали многие. Своя идея насчет Третьего Завета высказывали многие: у Горького была своя идея, он считал, что приходит женское божество (отсюда роман «Мать», насыщенный прежде всего религиозной символикой), но это отдельная тема. Третьего Завета ждала вся Россия.

О Господи, если б я знал! Видите ли, я как отец, знаю, что отец всегда виноват. Есть такая роковая несправедливость. Очень немногие матери, может там, скажем, подобно Маше Трауб, или подобно Ахматовой, сказать о себе: «Я — дурная мать». Это такое неприличное признание. Цветаева вот была поражена ахматовским героизмом. Как это можно такое о себе сказать? А я вот думаю, что отец — он по определению плохой. Почему? Он мало времени всегда проводит с ребенком, он не знает, как воспитывать его. Вот в очень хорошем романе Поляринова «Центр тяжести», который я, кстати сказать, всем рекомендую, там замечательная мысль, там, когда ему героиня сообщает, что беременна, он сидит в шоке. Она говорит:…

Это очень точно поставленный вопрос, потому что в американской литературе, в американской культуре в целом образ женщины присутствует едва ли не чаще (женщины-искупительницы), едва ли не чаще, чем христологическая фигура. И неслучайно была попытка сделать Христа женщиной в «Догме», в пародийной картине. И вообще идея, вот эта вся история о том, что мир будет искупаться женщиной, женским божеством, более милосердным,— вы это можете найти у Стивена Кинга в «The Stand» (в «Противостоянии»), где тоже всех спасает черная — как бы это сказать?— афроамериканка. Это очень частый американский образ. Это тоже такая отчасти женская фигура матери-искупительницы, хранительница очага.

У меня…