Понимаете, фильм Авербаха «Голос» по художественной задаче отчасти схож со сценарием и спектаклем Крымова «Дон Жуан. Генеральная репетиция» в театре Фоменко.
В чем здесь проблема? И то, и другое — о феномене искусства. Но просто Авербах, как человек гораздо менее романтический (а уж Рязанцева так и вообще, по-моему, какое-то воплощение интеллектуальный трезвости), рассматривает ситуацию на более жестком примере, более грубом. У Крымова ставят как-никак Моцарта, и у него это история о том, как режиссер губит всех и себя в попытке достичь немыслимого совершенства. Такая немного макабрическая история.
Что касается Авербаха, там режиссер не гениальный, в отличие от такого тоже пародийного, тоже макабрического персонажа Крымова. И главное, что это история, как актриса в последние свои дни… Она умирает от гипертонии. У нее так называемая злокачественная гипертония (видимо, почечного происхождения, о чем там напрямую не сказано) — то, что не сбивается никакими лекарствами. И вот она бегает озвучивать плохую роль в плохой картине.
И последнее, что она делает в жизни, спасаясь тем самым от болезни, от смерти, от мыслей — это вот это безумное озвучание, которое производится аврально, в конъюнктурным фильме, плохо придуманном, плохо написанном. И вот его надо срочно сдавать, чтобы хоть как-то его вытолкнуть на экран. И актриса (между прочим, с потенциями актрисы блистательной) бегает на студию. Сбегает из больницы, просиживает там ночь в последний раз и в последнем порыве вдохновения озвучивает своим голосом эту бездарную картину.
То есть причаститься можно и из лужи — любимая мысль и довольно очевидная. То есть Авербах говорит о том, что искусство, даже если оно конъюнктурно, временно и производится под гнетом массы обстоятельств — это всё равно великий труд, самопожертвование, спасение. И главное, это единственный путь к бессмертию. Это единственное, что может как-то облагородить жизнь.
И композитор там такой безумный, срисованный с Каравайчука — тип хитрого сумасшедшего, как это называет Рязанцева. И, собственно, героиня, которая за всю жизнь так и не сыграла главную роль. И муж героини, который понимает, что настоящей любви он ей дать никогда не мог, давал только заботу. В общем, все жили кое-как. Но в порыве какого-то безумного предсмертного вдохновения у них случается секунда творчество.
Конечно, это очень жесткая картина. Это автоэпитафия, потому что это последний законченный фильм Авербаха. Ну, после этого он снял еще короткий фильм-концерт — такой музыкальный, насколько я помню, видовой ленинградский. Но умер он в момент режиссерской подготовки к «Белой гвардии». Уже был написан сценарий. Это могла стать его лучшая картина, но он ее не снял. Он прожил очень мало. Умер от рака, насколько я помню, поджелудочной железы — болезни коварной, потому что очень долго необнаруживаемой.
И вот «Голос» — самая трагическая его картина. Это фильм, насколько я помню, 1983-1984 года, и вышел он каким-то третьим экраном. Но в его сдержанно-трагической манере больше благородства и силы, чем почти во всех фильмах того времени.
Вообще 1983-1984 годы — годы такого уже, понимаете, даже не закатного, а уже застывшего над бездной Советского Союза — тоже были для наблюдения довольно любопытными. Появилось несколько довольно сильных картин. Я вот помню свой шок от «Клетки для канареек» Чухрая. Помню, конечно, «Голос» как такое откровение. Помню «Соучастников» Инны Туманян с потрясающей работой Колтакова.
Ведь перестройка не на ровном месте взялась. Понимаете, ведь свои первые картины Хотиненко снял еще в СССР. И Валерий Петрович Тодоровский начал работать еще в позднем СССР. И Месхиев — кстати, сын выдающегося оператора. То есть это поколение людей, которые потом заявили о себе на кинофорумах — они уже в начале 80-х работали. Они сформировались к этому времени. Вот этот чернозем, густой и жирный, позднего Советского Союза, этот трупный чернозем, как ни странно, давал возможность вырасти на нем замечательным явлениям.
