Я сам с собой не соревнуюсь, потому что стихи же не я пишу, они как бы даются. Я четко понимаю, что мои новые стихи впереди, мои другие стихи, не похожие ни на что. А вот лучшие? Вряд ли я напишу что-то лучше «Постэсхатологического», которое я написал в 21 год («Наше свято место отныне пусто…»), вряд ли я напишу что-то лучше «Пятнадцатой баллады» («Если б был я Дэн Браун…») или моего самого любимого стихотворения – «Сказки о рыбаке и рыбке»… Вообще, лучшее стихотворение мое звучит так:
Я мало жил, но я изведал
И тьму, и свет.
Небесной Родины я не предал –
Что нет, то нет.
Земную предал неоднократно,
И без стыда,
И это было мне приятно.
Что да, то да.
Это стихотворение может остаться и в качестве автоэпитафии, и в качестве такого, может быть, пролога и требования самому себе на будущего, нравственного императива. Я не думаю, что напишу что-то лучше, – я напишу иначе совсем. А вот этих трансформаций, этих начинаний с нуля у меня будет еще довольно много. Во всяком случае, когда я начинаю писать новую вещь (особенно в прозе), я всегда пишу ее с чувством абсолютной беспомощности, полной неумелости. И вот когда я пишу «ЖЗЛ» (это новый роман), у меня полное ощущение, что мне как будто 20 лет: ничего не умею и ничего не понимаю. Попробуем как-нибудь, это же интересно всегда.
У меня лучшее впереди, как у человечества впереди 30-е годы. У меня есть новый стишок такой, в книге «Новый свет»: как вот Господь так прихотливо все устроил, чтобы у меня была беспокойная старость. Я всегда очень боялся старости, а у меня не будет времени в старости рефлексировать. Так все устроено интересно, что от нашего поколения, чей выбор и главные свершения отложены, – от нашего поколения зависит спасение и возрождение мира после той ерунды, чудовищной и кровавой, которая нас в ближайшее время ожидает. Поэтому есть ощущение, что 30-е годы будут еще лучше, чем 60-е, условно говоря. Это будет время счастья, великих проб и экспериментов. Мир будет переводить дыхание после этого двадцатилетнего (и более) ада. Это будет время решительного поворота к модерновости, к модернизму, к сложности, к совершенно новой концепции педагогики, к новой концепции личности (о том, что личность – это не одно «Я», а несколько, хотя это уже давно в воздухе витает).
Это будет время каких-то удивительных… Вот в Денвере есть такой музей будущего, Meow он называется. Вот это будет что-то подобное ему. Мне кажется, что нас потому так долго природа откладывала в долгий ящик, давала подготовиться и сосредоточиться… Мое поколение, по сути дела, нереализованное. Его не подпускали к рычагам госуправления, большая дележка 90-х была для нас недоступна, мы слишком были молоды. Сейчас, понятное дело… Сейчас поколение Навального (почему его и называли Лешей, хотя ему было 47 лет – возраст, вообще-то говоря, взрослого и серьезного политика; на Западе 47 лет – возраст серьезной зрелости)… Мы все были, помните, как у Кушнера: «А мы и в пятьдесят – Андрюши, Леши, Саши». Мне кажется, что большой впереди у нас исторический шанс. Именно от моей генерации (от тех, кому от 45 до 55 лет) сейчас зависит его шанс.
