Нет, ну творческое влияние там было дай бог каждому, причем со стороны, главным образом, конечно, Тургенева. Достоевский же вообще, понимаете, все, что плохо лежало, довольно активно в собственную творческую копилку брал. Напомню стихи Некрасова «О погоде», которые превратились в первый сон Раскольникова о лошади. Напомню «Собаку» Тургенева, шестьдесят четвертого года рассказ, который превратился в шестьдесят пятом году в эпизод со сном Ипполита, где собака губит страшное насекомое. Ну, вообще, так сказать, у Диккенса тырил широко. И даже кто-то… по-моему, Сальвадор Дали сказал, что «талант заимствует, гений ворует» — ну, потому что гений приходит как власть имущий, как право имеющий; он берет себе и все, что хочет — пожалуйста, вперед.
Я спокойно довольно отношусь к творчеству Достоевского, оно восторга у меня не вызывает. И хотя я читал лекцию о Карамазовых, я романом восхищаюсь, но я его не люблю (рискну сказать так). Тургенев повлиял ещё и в том смысле, что Достоевский его действительно очень сильно ненавидел, очень много о нем думал. Он вывел его под именем Кармазинова, написав довольно смешную пародию на действительно довольно неудачных «Призраков». Ну, вообще мистическая волна у Тургенева начиналась с довольно слабых произведений, а потом там были совершенно гениальные — например, «Клара Милич». Поэтому говорить о влиянии Тургенева как бы на эту пародию в «Бесах»… Ну, эта пародия обидная, злая, несправедливая. Не говоря уже о том, что Кармазинов сделан крошечным и толстым, а Тургенев был рослым красавцем, выше Достоевского раза в полтора. Вот.
Это влияние в одну сторону. Говорить о том, что Достоевский влиял на Тургенева, совершенно невозможно, потому что, как мне кажется, Тургенев был невосприимчив к такой литературе. Тургенев — слишком тонкое явление. Он никогда, в отличие от Достоевского со всей его хваленой полифонией, он никогда не ведет читателя за руку, не толкает в спину к нужному выводу. Читая Достоевского, мы все время слышим его голос; читая Тургенева, мы слышим множество разных голосов и не всегда можем опознать среди них авторский — что и приводит к такой амбивалентности толкований.
Например, Писарев, достаточно зоркий критик, совершенно не понял «Дыма». А что там, казалось бы, понимать? Но это сейчас. А тогда эта амбивалентность авторского мнения казалась чуть ли не трусостью. «Какая трудная вещь «Отцы и дети»!».
У Тургенева надо очень осторожно, очень точно отслеживать нюансы авторской интонации. Потому что ведь «Отцы и дети» — роман вовсе не про конфликт поколений (ну, если угодно, косвенно про него), а главная-то тема романа в том, что эти трещины между поколениями, которые в России возникают априорно, они должны быть замазываемы гуманизмом, нежностью, пониманием, эмпатией (любимое слово), состраданием, ну, как делает Николай Петрович… Кто главный бенефициар романа? Кто главный благополучатель романа? Николай Петрович Кирсанов, конечно. Ни Павел Петрович, ни Аркадий, ни Базаров не получили желаемого, а вот он получил, все досталось ему — и Фенечка, и Митенька. И невзирая на полную дезорганизацию, работает у него все домашнее хозяйство. Трещины в поколениях надо замазывать любовью. И Тургенев очень ненавязчиво, аккуратно, я бы сказал, нежно подводит читателя к этому выводу.
А вообще Тургенев — совершенно гениальный писатель. И у меня есть в этом смысле один только единомышленник — замечательный такой американский мой приятель Мэтью, который, вообще-то говоря, является религиоведом, таким страстным католиком, а вовсе не филологом. Но сближает нас то, что из всей русской прозы мы больше всего… самым умным считаем Тургенева. И вот, собственно говоря, только с ним я могу на эту тему поговорить, потому что для большинства американцев, как и для большинства сегодняшних русских, в первую очередь Достоевский наиболее доступный, во вторую — Толстой; они заслоняют всех остальных, даже Чехова. Поэтому… В общем, Тургенев, по-моему, выше Достоевского на несколько голов.
